Лекция Шонды Раймс на конференции TED.

И произошла странная вещь: сам процесс того, что меня пугало, уже не вызывал страха. Моя боязнь публичных выступлений, моя социофобия испарились. Это потрясающе — магия одного слова. «Да» изменило меня. Один конкретный год изменил мою жизнь в самом глубоком смысле этого слова, как я никогда раньше не представляла. И началось это с вопроса, который мне задал мой ребенок.

У меня три замечательные дочки: Харпер, Беккетт и Эмерсон. Малышка Эмерсон непонятно почему обращается ко всем «милый», как какая-то официантка с юга. (Смех.) «Милая, мне бы немного молока». (Смех.) Эта официантка как-то вечером попросила меня поиграть с ней, хотя у меня были другие планы, но я ответила: «Да». И это да стало началом нового этапа в жизни моей семьи.

Я поклялась, что с этого момента, если мой ребенок попросить меня поиграть с ним, неважно, что я делаю и куда иду, я скажу ему да, всегда. Почти. Я не идеальна, но стараюсь соответствовать.

Знаете, у меня такая работа, которую многие назовут работой мечты. Я сценарист. Я придумываю. И умудряюсь этим зарабатывать на жизнь. Работа мечты. Нет, я титан. Работа мечты. Я создаю телевизионные проекты. Я телепродюсер. Я создаю телепроекты, много. Так или иначе, в этом телесезоне я отвечаю за 70 часов программирования в мире. Пять телепрограмм, 70 часов телевидения (Аплодисменты.) У меня в производстве одновременно три шоу, иногда четыре. На каждом сотни рабочих мест. Бюджет одного эпизода может быть от трех до шести миллионов долларов. Давайте считать, что пять. Один новый эпизод каждые девять дней для четырех шоу. 20 миллионов долларов, четыре проекта, 70 часов эфира, три шоу одновременно в производстве, иногда четыре. 24 эпизода «Анатомии страсти», 21 эпизод «Скандала», 15 эпизодов «Как избежать наказания за убийство», 10 эпизодов «Улова», всего 70 часов эфира, 350 миллионов долларов за сезон.

В Америке мои шоу идут друг за другом в четверг вечером. По всему миру их показывают в 256 странах на 67 языках для 30 миллионов зрителей. 45 часов из 70, отведенных на эти шоу, я создаю сама и не только как продюсер. Вдобавок к этому мне требуется время на спокойное творчество, чтобы собрать своих поклонников у «костров» и рассказывать истории. Четыре телевизионных программы, 70 часов эфира, три шоу в производстве одновременно, иногда четыре, 350 миллионов долларов, «костры» по всему миру. Знаете еще кого-нибудь, кто так работает? Никто, то есть, как я говорю, я титан. Работа мечты. (Аплодисменты.)

Я все это рассказываю не чтобы вас впечатлить. Я говорю это, чтобы вы понимали что к чему, когда слышите слово «сценарист». Я говорю это, чтобы вы все, кто упорно трудится, в какой-то компании ли, в школе, в магазине, дома, принимали меня всерьез, когда я говорю о работе. Чтобы не думали, что я целый день клюю носом перед компьютером и что-то придумываю, чтобы вы знали, что под работой мечты я имею в виду вовсе не предаваться мечтам. Это труд, это работа, это реальность, кровь, пот, никаких слез. Я работаю много, очень усердно, и мне это нравится.

И все это одновременно. Я люблю работать. Это занятие и творческое, и механическое, и утомительное, и веселое, и нервное, и похожее на материнство, и жестокое, и рассудочное, и что все это делает таким прекрасным — это такой гул. Я ощущаю некий сдвиг внутри себя, когда работа идет хорошо. Гул начинается в моем мозгу, возрастает и возрастает, звуки будто на свободной дороге, по которой я могла бы ехать всегда. Многие, кому я пыталась объяснить этот гул, предполагают, что я говорю о работе над текстом, что она приносит мне радость. Не поймите меня неправильно, она приносит. Но этого гула не было, пока я не начала работать на телевидении. Когда я стала работать там, создавать, сотрудничать с другими людьми, я открыла для себя это жужжание, этот гул. Это больше, чем просто работа сценариста. Это действие, деятельность, наркотик, музыка, свет и воздух, шепот Бога мне в ухо. Когда вы слышите подобный гул, вы стремитесь к величию любой ценой. Кто-то зовет это гулом. Или, может быть, трудоголизмом. (Смех.)

Может, быть это называется гениальностью. А может — эгоизмом. Страхом неудачи. Я не знаю. Я знаю только, что я не создана для поражений. Я просто знаю, что хочу сказать вам: я титан, и не надо сомневаться в этом.

Но вот незадача: чем успешнее я становлюсь, чем больше у меня шоу, эпизодов, взятых барьеров, работы, больше глаз, смотрящих на меня, тем больше ожиданий. Чем больше я работаю на успех, тем больше мне нужно работы. А что я сказала о работе? Что люблю ее, верно? Государство, которое я строю, марафон, который бегу, войска, холсты, высокая нота, гул, гул, гул. Мне нравится этот гул. Я люблю этот гул. Мне он нужен. Я сама им являюсь. Может быть, я и есть только этот гул?

А однажды гул прекратился. Из-за переработок, чрезмерного использования, выгорания. Он остановился.

Сейчас три моих дочери привыкли к мысли, что их мать — единственный работающий титан. Харпер говорит другим: «Моей мамы может не быть, лучше напишите няне». А Эмерсон: «Милая, я хочу поехать в Шондалэнд». Они дети титана. Они маленькие титаны. Им было 12, три и один год, когда этот гул прекратился. Двигатель гула замер. Я перестала любить работу. Я не могла снова запустить двигатель. Гул не возвращался, он сломался. Я продолжала выполнять привычную работу титана, 15-часовые рабочие дни, в том числе в выходные, без сожалений, не сдаваясь, титан никогда не спит, титан не опускает руки, самоотвержен, с ясным взором и т.д. Но гула не было. Внутри была тишина. Четыре телепрограммы, 70 часов эфира, три шоу в производстве, иногда четыре. Четыре телепрограммы, 70 часов эфира, три шоу в производстве... Я была идеальным титаном. Я была тем титаном, с которым нестыдно познакомить маму. Все цвета были прежними, но мне не было весело. Такой была моя жизнь. Все что я делала. Я была гулом, а он был мной. Так что же делать, если все, что делаешь, любимая работа становятся пылью на вкус?

Предполагаю, что кто-то подумает: «Поплачь еще, тупая сценаристка-титан». (Смех.) Но если вы работаете, если вы любите то, что делаете, учитель ли вы, банкир, мама, художник, Билл Гейтс, если вы просто любите кого-то и благодаря этому слышите этот гул, если вам знаком этот гул, если вы знаете, на что он похож, а он вдруг прекращается, то кто вы? Кто я? Титан ли я по-прежнему? Если музыка моего сердца перестает звучать, смогу ли я выжить в этой тишине? А потом моя маленькая официантка-южанка задала мне свой вопрос. Я уже шла к двери, опаздывала, а она меня спросила: «Мамочка, хочешь поиграть?»

Я уже хотела отказаться, когда вдруг поняла две вещи. Первая — я обещала всегда говорить да, и вторая — моя маленькая официантка-южанка перестала называть меня «милая». Она перестала ко всем так обращаться. Когда это случилось? Будучи титаном, в своем гуле я это пропустила, и вот она прямо перед моими глазами меняется. И вот она сказала: «Мамочка, хочешь поиграть?» Я ответила: «Да». Ничего особенного. Мы играли, потом присоединились ее сестры, много смеялись, я читала вслух что-то из книжки «Все какают». Ничего необычного. (Смех.) Но удивительно, из-за своей боли, паники, отсутствия гула я не могла ничего делать, только наблюдать. Концентрироваться. И так до сих пор. Государство, которое я строила, марафон, который бежала, войска, паруса, высокие ноты больше не существуют. Все, что существует, — это липкие пальцы и поцелуи, тонкие голоса, мелки, песни о том, что надо что-то отпустить, что там отпускают замороженные девушки (песня из мультфильма «Холодное сердце» — прим. ред.) (Смех.)

Покой и тишина. И так мало воздуха, что я едва могу дышать. Едва могу поверить, что еще дышу. Игра — это противоположность работы. И я счастлива. Что-то внутри меня расшаталось. Дверь в мозг распахнута, энергия приливает. Не сразу, но это случается. Я это ощущаю. Гул ползет обратно. Не на полную громкость, едва-едва, тихо, но я должна замереть, чтобы услышать его, но он там. Не тот гул, но какой-то гул.

И сейчас мне кажется, что я знаю один волшебный секрет. Хотя нет, ничего такого. Это просто любовь. И все. Никакой магии. Никакого секрета. Только любовь. То, о чем мы забыли. Гул, гул работы, гул титана ее заменил. Если мне придется спросить вас, кто я, если мне надо будет рассказать вас, кто я, и если я стану описывать себя, рассказывая о шоу и часах телеэфира, своем крутом мозге, значит, я забыла, что есть настоящий гул. А он не во власти и не в работе. Он в радости. Настоящий гул в любви. Он — та энергия, которая рождается, когда жизнь тебя увлекает. Настоящий гул — это уверенность и покой. [...] Настоящий гул — это шепот Бога в ухо, но, может быть, Бог шептал мне не те слова, когда говорил, что я титан?

Это всего лишь любовь. Мы могли бы любить чуточку больше, или намного больше. Когда мой ребенок попросит меня поиграть, неважно когда, я всегда скажу ему да. Это строгое правило для меня по одной причине — чтобы освободить себя от трудоголического чувства вины. Это такой закон, так что выбора у меня нет. Но я не хочу выбирать, так как я хочу ощущать тот гул.

Я бы хотела, чтобы все было легко, но у меня не так хорошо получается играть. Мне не нравится. Мне это не так интересно, как работать. Истина невероятно унизительная и оскорбительная. Я не люблю играть. Я работаю постоянно, потому что я люблю работать. Больше, чем бывать дома. Принять эту истину невероятно тяжело: что это за человек, который любит работать больше, чем сидеть дома?

Да, это я. Будем честными, я называю себя титаном. И у меня есть несколько сильных сторон. (Смех.) Но умение сильно расслабляться не одна из них. (Смех.) Мы бегаем по двору, туда-сюда. Устраиваем 30-секундные танцевальные номера. Поем песни из мюзиклов. Играем в мяч. Я надуваю мыльные пузыри и лопаю их. Но при этом большую часть времени я чувствую себя неловко, как сумасшедшая. Мои руки чешутся взять мобильник. Но это нормально. Мои крошки показывают мне, как жить, и гул вселенной заполняет меня. Я играю и играю, пока не начинаю задаваться вопросом, почему мы перестали играть.

Вы можете тоже так делать — говорить да своему ребенку, когда он просит вас поиграть. Наверное, вы думаете, что я идиотка с алмазами на туфлях. Будете правы, но все же играйте. У вас есть на это время. Знаете почему? Потому что вы не Рианна и не из Маппетов. Ваш ребенок не считает вас настолько интересным. (Смех.) Вам нужно только 15 минут.

Мои дочери двух и четырех лет хотят поиграть со мной только 15 минут в день или около того, но потом я им не нужна. Это потрясающие 15 минут, но их только 15. Если я не божья коровка или конфета, дальше я становлюсь невидимой. (Смех.) А если мне удастся поговорить со своей 13-летней дочерью 15 минут, то я уже родитель года. (Смех.)

15 минут — все, что вам нужно. 15 минут непрерывного общения с ними могут спасти даже худший день. Непрерывное — вот ключевое слово. Никаких мобильников, ни стирки, ничего такого. У нас и так загруженная жизнь. Вы можете позвать их ужинать. Можете заставить искупаться. Но эти 15 минут должны быть. Мои дети — это мое счастье, мой мир, но это не означает, что вы обязаны быть именно с детьми. [...] Дело не в игре с детьми, дело в радости. Это об игре в общем. Дайте себе 15 минут. Найдите то, от чего вам становится хорошо. Только представьте это и сыграйте на этой арене.

Я не идеальна. На самом деле, я проигрываю так же часто, как и выигрываю, когда вижусь с друзьями, читаю книги, уставлюсь в одну точку. «Хочешь поиграть?» становится для меня тем развлечением, которое стало недоступно с тех пор, как я запустила свое первое шоу, стала титаном, начала соревноваться с самой собой. 15 минут? Что плохого в том, чтобы уделить внимание только себе в течение этих 15 минут? Оказывается, ничего. И благодаря именно этому вернулся тот гул, как будто его подзаправили, пока я отсутствовала.

Прошло всего немного времени, и спустя несколько месяцев, однажды шлюзы открылись и возник гул, я поняла, что стою посреди кабинета, наполненного незнакомой мелодией. Я словно наполнялась изнутри, этот звук окружил меня, посылал мне идеи, гудящая дорога была свободна, я могла ехать по ней и ехать, я снова любила работать.

Сейчас мне нравится этот гул, но я не люблю его. Я не испытываю в нем нужду. Я не этот гул. Он не является мной, больше не является. Я — это мыльные пузыри и липкие пальцы, ужины с друзьями. Я этот гул: гул жизни, гул любви. Гул работы все еще часть меня, но он для меня не все, и я так рада этому. Мне плевать, что я не титан, потому что я никогда не видела, как какой-нибудь титан играл бы в «Али-Бабу».

Я говорю да тому, чтобы меньше работать и больше играть, и как-то еще управляюсь со своим миром. Мой мозг по-прежнему мыслит глобально. Мои костры (телевизоры) горят. Чем больше я играю, тем счастливее становлюсь и тем счастливее мои дети. Чем больше я играю, тем я лучше как мать. Чем больше я играю, тем свободнее мой разум. Чем больше я играю, тем лучше я работаю. Чем больше я играю, тем сильнее я чувствую свой гул, лучше строю свое государство, бегу марафон, собираю войска, рисую полотна, беру высокие ноты, гул, гул, другой гул, настоящий гул, гул жизни. Чем сильнее я чувствую гул, тем он страннее, подвижнее, свободнее, неуклюжее, новее, и я ощущаю себя не как титан, а живой. Чем сильнее я чувствую этот гул, тем лучше я узнаю себя. Я сценарист, я фантазирую, я придумываю. Это часть моей работы, работы мечты. Потому что в работе мечты должно быть что-то от мечты. Я сказала да тому, чтобы меньше работать и больше играть. Титаны больше не нужны.

Хочешь поиграть?

Спасибо.

(Аплодисменты.)